Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– Куда! – зарычал епископ. – Стоять! Что с вами? Что творится?!

– Гуситы! – взвизгнул Отто фон Боршниц. – Гуситы, князь! На нас идут гуситы! Гуситские телеги!

– Ерунда! Нет полевых войск в Градце! Гуситы потянулись на Подьешетье!

– Не все! Не все! Идут, идут на нас! Бежим! Спасайтесь!

– Стоять! – рявкнул, наливаясь кровью, Конрад. – Стойте, трусы! К бою! К бою, собачье племя!

– Спасайся! – завопил проносящийся мимо Миколай Зейдлиц, отмуховский староста. – Гууууситы! Идут на нас! Гуууситы!

– Господин Пута и господин Колдиц уже ушли! Спасайтесь кто может!

– Стойте… – Епископ тщетно пытался перекричать разверзшийся ор и рев. – Господа рыцари! Как же так…

Конь взбесился под ним, поднялся на дыбы, Вавжинец фон Рограу схватил коня за поводья и сдержал.

– Бежим! – крикнул он. – Ваше преосвященство! Надо спасать жизнь!

По тракту продолжали мчаться галопом новые конники, бежали стрелки и латники, среди латников епископ увидел Сандера Больца, Германа Айхельборна в плаще иоаннита, Гануша Ченебиса, Яна Хаугвица, кого-то из Шаффов, которых легко было узнать по видимым издалека щитам palé d’argent et de gueules[423]. За ними с искаженными от ужаса лицами неслись в карьер Маркварт фон Штольберг, Гунтер Бишофштайн. Рамфольд Оппельн, Ничко фон Рунге. Рыцари, еще вчера состязавшиеся в похвальбах, готовые атаковать не только Градец-Кралове, но и сам Градище горы Табор, теперь в панике удирали.

– Спасайся, кто жив! – рявкнул, проносясь мимо, Тристрам Рахенау. – Идет Амброж! Амброоож[424]!

– Христе, смилуйся! – выкрикивал не отстающий от епископского коня пеший поп Мегерлин. – Христе, спаси!

Тракт перегораживала нагруженная телега со сломанным колесом. Ее спихнули и перевернули, в грязь посыпались кувшины, крынки, бочонки, перины, килимы[425], кожухи, башмаки, ломти солонины, другое добро, награбленное в спаленных деревнях. Застряла еще одна телега, за ней вторая, возницы соскакивали и удирали пехом. Дорога уже была усеяна награбленной, брошенной кнехтами добычей. Через минуту среди узелков и узлов с награбленным епископ увидел брошенные щиты, алебарды, бердыши, арбалеты, даже огнестрельное оружие. Облегчившиеся кнехты утекали так прытко, что догоняли конников и латников. Кто не мог догнать, в панике орал и выл. Ревели коровы, блеяли овцы.

– Быстрее, быстрее, ваше преосвященство… – подгонял дрожащим голосом Вавжинец фон Рограу. – Спасаемся… Спасаемся… Лишь бы до Гомоля… до границы…

Посередине тракта, частично втоптанная в землю, обделанная скотиной, обсыпанная баранками и черепками побитых горшков, валялась хоругвь с огромным красным крестом. Знаком Крестового Похода.

Конрад, епископ Вроцлава, закусил губу. И дал коню шпоры. На восток. К Гомолю и Левинской просеке. Спасайся, кто жив. Только б поскорей. Поскорей. Потому что идет…

– Амброж! Идет Амброж!

– Амброж, – покачал головой Шарлей. – Бывший градецкий плебан у Святого Духа. Слышал я о нем. Он был бок о бок с Жижкой до самой смерти. Очень опасный радикал, харизматический народный трибун, истинный предводитель толпы. Умеренные каликстинцы боятся его как огня. Потому что Амброж умеренность взглядов считает предательством идеалов Гуса и Чаши. А при одном движении его головы поднимаются тысячи таборитских цепов.

– Факт, – подтвердил Горн. – Амброж буйствовал уже во время предыдущего епископского рейда в двадцать первом году. Тогда, как вы помните, все окончилось перемирием, которое с епископом Конрадом заключили Генек Крушина и Ченек из Вартенберка. Жаждущий крови монах указал на обоих как на предателей и кунктаторов[426], и толпа кинулась на них с серпами, они едва сумели сбежать. С того времени Амброж не перестает говорить о реванше… Рейнмар, что с тобой?

– Ничего.

– Ты выглядишь так, – опередил его Шарлей, – словно тебя покинул дух. Уж не болен ли ты? Впрочем, не до того. Возвратимся к епископскому рейду, дорогой господин Муммолин. Что у него общего с нашим?

– Епископ наловил гуситов, – пояснил Горн. – Вроде бы. То есть вроде бы гуситов, потому что наловил-то наверняка. Кажется, у него был список, руководствуясь которым он и хватал. Я говорил, что у него отличные шпики?

– Говорили, – кивнул Шарлей. – Значит, Инквизиция занята тем, что вытягивает из пленников показания, то есть вы считаете, что сейчас им будет не до нас.

– Не считаю. Знаю.

Разговор, который не мог не состояться, состоялся вечером.

– Горн.

– Слушаю тебя, юноша, самым внимательным образом.

– Собаки, хоть и жаль животное, у тебя уже нет.

– Трудно, – глаза Урбана сузились, – этого не заметить.

Рейневан громко закашлялся, чтобы обратить внимание Шарлея, который неподалеку играл с Фомой Альфой в шахматы, вылепленные из глины и хлеба.

– Ты не найдешь здесь, – продолжал он, – ни ямы от вывороченного дерева, ни гуморов, ни флюид. Словом, ничего такого, что могло бы тебя удержать от необходимости ответить на мои вопросы. Те самые, которые я задал тебе в Бальбинове, в конюшне моего убитого брата. Ты помнишь, о чем я спросил?

– С памятью у меня все в порядке.

– Прекрасно. Стало быть, ответить на те вопросы тебе также будет несложно. Итак, слушаю. Говори, не тяни.

Урбан Горн подложил руки под голову, потянулся. Потом взглянул Рейневану в глаза.

– Надо же, – сказал он. – Да как резво. И сразу же! А если нет, то что? Что со мной случится, если я не отвечу ни на один вопрос? Исходя в общем-то из справедливого предположения, что я ничем тебе не обязан? И что тогда? Если позволишь спросить?

– Тогда, – Рейневан взглядом удостоверился, что Шарлей слушает, – тебя могут побить. Причем раньше, чем ты успеешь сказать credo in Deum patrem omnipotentem[427].

Горн какое-то время молчал, не меняя позы и не вынимая сплетенных рук из-под головы. Наконец сказал:

– Я уже говорил, что не удивился, увидев тебя здесь. Совершенно очевидно, ты пренебрег предостережениями и советами каноника Беесса, не послушался моих, а такое должно было для тебя скверно окончиться, чудо, что ты еще жив. Но уже сидишь, парень. Если ты до сих пор не сообразил, то сообрази: ты сидишь в Башне шутов. И требуешь от меня ответа на вопросы, домогаешься объяснений. Желаешь знать. А что, позволено будет спросить, ты намерен делать с тем, что узнаешь? На что рассчитываешь? Что тебя выпустят отсюда для того, дабы торжественно отметить годовщину отыскания реликвий святого Смарагда? Что тебя освободит чье-то обретенное в результате покаяния добродейство? Так вот, нет, Рейневан из Белявы. Тебя ждет инквизитор и следствие. А ты знаешь, что такое strappado? Как ты думаешь, сколь долго ты выдержишь, когда тебя подтянут за вывернутые за спину руки, предварительно подвесив к ногам сорокафунтовый груз? А под мышки подставив факел. Сколько, по твоему мнению, понадобится времени, чтобы ты запел? Я тебе скажу: прежде, чем ты проговоришь «Veni Sancte Spiritus»[428].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});